Южный Урал, № 11 - Яков Вохменцев

М о р и с с о н. Так оно и должно быть. Наш профессор Фарадей изготовил булат, которым можно бриться.

А н о с о в. О нет, господа! Профессор Фарадей заблуждался так же, как и господин Ринман. Он химическим разложением в индийском булате вутц обнаружил алюминий и все благородные качества этой замечательной стали приписал алюминию. В этом его ошибка.

М о р и с с о н. Господин Аносов, вы не разобрались. Профессор Фарадей достиг совершенства булата примесью платины. (Берет из пирамиды булат Фарадея.) Вот он. Этот булат стоит не одну тысячу рублей.

А н о с о в. Я проверил и эти опыты господина Фарадея и установил, что от прибавления платины увеличивается только крепость стали. А ведь мой булат… разрешите, Михаил Никитич (Челноков передает булат Аносову. Аносов его сгибает)… имеет упругость (ударяет), особый звон, хорошую стойкость лезвия и безупречную прочность.

М о р и с с о н. Какая уверенность! Значит, он лучше фарадеевского булата?

А н о с о в. Неоспоримо.

Зильберг и Мориссон улыбаются.

К а н к р и н. Может быть, господин Аносов расскажет нам, как дорого стоят его булаты? Что в них, кроме платины?

А н о с о в. В моем булате, господин министр, благородных металлов нет. Наша булатная сталь — на десять рублей пуд — дешевле английской стали.

М о р и с с о н. Это уже, простите, хвастовство!

З и л ь б е р г. И в этом булате нет благородных металлов?

А н о с о в. Нет. Единственно «ценная» примесь — это графит. Но он стоит 50 копеек фунт. А мы его на пуд стали затрачиваем четыре фунта.

М о р и с с о н. Это уже, простите, курьез!

М е д в е д е в. Человек, оскорбляющий ученого, оскорбляет прежде всего себя.

З и л ь б е р г. Господин Мориссон, фарадеевская шпага здесь, можно испытать.

К а н к р и н. Это как же? Не понимаю?

З и л ь б е р г. На острие фарадеевского булата надо наложить острие аносовского. И тогда все будет ясно.

К а н к р и н. Ах вот что! (К Мориссону.) Как вы?

М о р и с с о н. Да, да, надо.

А н о с о в. Разрешите, господин министр! (Канкрин кивает головой. Аносов берет со стены, фарадеевский булат, взял свой.) Потрудитесь подержать, Михаил Никитич.

Челноков ставит фарадеевский клинок на стол. Аносов на лезвие фарадеевского накладывает лезвие своего и прижимает. Все смотрят.

З и л ь б е р г. Хи-хи-хи. Английский булат не выдержал русского.

М о р и с с о н (берет у Челнокова булат). Это нечестно! Вы положите, а я буду подрубать.

А н о с о в (кладет свой). Пожалуйста. (Мориссон бьет с силой и подрубает свой клинок.)

З и л ь б е р г. Хи-хи-хи… Хи-хи-хи… Ведь вы испортили свой подарок!

К а н к р и н. Как же это?

М о р и с с о н. Я не верю, что здесь примешан только графит. Господин Аносов скрывает.

З и л ь б е р г. Я виноват перед вами, господин Аносов, прошу прощения. Разрешите мне на память булат.

А н о с о в (подает тот клинок, который подвергал испытанию). Пожалуйста.

К а н к р и н. Нет, нет! Такой булат непременно нужно будет представить государю.

Ч е л н о к о в. И другие клинки, Егор Францевич, такие же. Возьмите, Павел Петрович. (Дает ему другой булат, а сам берет фарадеевский и держит.) Рубите.

Аносов разрубает его надвое. Челноков снимает со стены еще один клинок, его Аносов также рубит на две части, то же делает и с третьим.

К а н к р и н. Безумие какое-то, прекратите!

З и л ь б е р г. Он разрубил подарок Германии, булат господина Керстена.

А н о с о в. Мой булат рубит гвозди, кости. (Вынимает из кармана газовый шелковый платок, бросает его и на лету разрезает на две части.)

З и л ь б е р г. Бесподобно! Изумительная острота!

К а н к р и н. Я потрясен. Как вы, господа? (Мориссон молчит.) А вас, господин Аносов, я в Златоуст больше не отпущу, определю на завод в столице.

А н о с о в. Благодарю вас за доверие, господин министр.

К а н к р и н. И прошу вас обоих никуда не отлучаться. Я сейчас же доложу государю.

М е д в е д е в. Никогда еще я не испытывал такой радости. Я счастлив, господа. Русская наука торжествует!

З а н а в е с.

Картина седьмая

Кабинет Калмыкова. Два выхода: парадный и в квартиру. В кабинете — Калмыков и Швецов.

К а л м ы к о в. Напрасно запираешься, любезный, себе же делаешь хуже. Мне достоверно известно, что саквояж с бумагами Павла Петровича и наша горничная Маша находятся у тебя.

Ш в е ц о в. Не видел я Маши, господин полковник, и, к примеру, зачем мне бумаги Павла Петровича? Я без бумаг варил булатную.

К а л м ы к о в. А это самое важное. Павла Петровича сам государь оставил в столице, сюда он больше не вернется. Вот ты и станешь варить булатную — в обиде не будешь.

Ш в е ц о в. Не выйдет у меня, господин полковник.

К а л м ы к о в. Позволь, как не выйдет! Сейчас говорил, что варил, и не выйдет. (Улыбаясь, грозит пальцем.) Ты не виляй.

Ш в е ц о в. Мы уже пробовали с Александром Николаевичем — ничего не вышло.

К а л м ы к о в. Послушай, любезный, если желаешь жить со мною в дружбе, не ломайся. Я знаю, что ты любишь нашу горничную, — это неплохо; девушка она достойная; сваришь булатную — получишь Машу, дом на Большой Немецкой. Жалованья добавлю, лошадь выдам — барином жить будешь. Обещай!

Ш в е ц о в. Обещать и не сделать — не могу.

К а л м ы к о в. Перестань хитрить, сударь. Твое глупое упрямство к добру не приведет.

Ш в е ц о в. Воля ваша.

К а л м ы к о в. Что ты морочишь меня! Я знаю, что вы после отъезда Павла Петровича варили булатную, делали ножи, продавали башкирам и сами вооружались. За это знаешь что — острог и каторга!

Ш в е ц о в. Наговоры это, господин полковник.

К а л м ы к о в. А кто обворовал конторку Павла Петровича, изволь объяснить?

Ш в е ц о в. Немцы.

К а л м ы к о в. Ну и плут, городит всякую чертовщину. У тебя найти правду, как у змеи ноги. (Звонит в колокольчик, входит Чижов.) Где Александр?

Ч и ж о в. С полицией ушел в лес ловить Машу. Наш человек вчера вечером видел ее на горе Косотур. И бродяга Яков Карась при ней.

К а л м ы к о в. От моего имени распорядись, чтобы капитан Левкин выделил десяток солдат.

Ч и ж о в. Все исполню, Иван Иванович. А сейчас полюбуйтесь, что найдено при обыске у Швецова. (Развертывает тряпку, ставит на стол микроскоп и кладет связку булатных ножей.) Кинжалы все булатные.

К а л м ы к о в. Второго Пугачева ждете? Мерзавцы! (Бьет Швецова по щеке.) Сейчас же в подвал, а завтра на зеленую и сто шпицрутенов. (Входит Аносов.) Ба, Павел Петрович, как снег на голову! Что же это такое? А? А нам сообщили, что вас оставили в столице.

А н о с о в. В столице мне заниматься нечем.

К а л м ы к о в. Так вы садитесь, рассказывайте.

А н о с о в. Я с горным начальником. Карета его во дворе.

К а л м ы к о в. О, господи! Что ж это еще такое? Побегу к нему. (Выходит).

Аносов смотрит на Швецова, на Чижова, на микроскоп и ножи. Чижов пятится и проскальзывает в дверь.

А н о с о в. А ты зачем здесь?

Ш в е ц о в. Бить видно привели, Павел Петрович.

А н о с о в. За что?

Ш в е ц о в. Александр Николаевич хотел отдать Шмаусу микроскоп и все ваши бумаги. А Яков Карась забрался в окно, и мы все это прибрали.

А н о с о в. Неплохо придумали.

Ш в е ц о в. А хуже всего с Машей дело и с чемоданчиком вашим.

А н о с о в. Ничего не понимаю.

Ш в е ц о в. Нил с Александром Николаевичем хотели взять ваши бумаги и стали требовать их у Евгении Николаевны.

А н о с о в. Вот как?

Ш в е ц о в. Евгения Николаевна ваш чемоданчик переслала мне с Машей. А я Машу домой не отпустил. Все одно ее убьют!

А н о с о в. Мерзавцы! Чужую мысль красть легче, чем свои иметь. Иди и неси это все. (Швецов выходит.)

Входят Калмыков, Андрей Павлович и Чижов. Чижов снимает с горного начальника пальто. Аносов выходит.

К а л м ы к о в. Нил, извести Лизу. (Чижов уходит в гостиную.)

А н д р е й  П а в л о в и ч. Такие-то дела, Иван Иванович.

К а л м ы к о в. Куда уж хуже.

А н д р е й  П а в л о в и ч. Не зря говорится, что булат имеет волшебную силу.

К а л м ы к о в. А ведь есть что-то, Андрей Павлович. С появлением булата у нас на фабрике люди словно другие стали. В городе напряженность, тревога и растерянность. Все стали спать с закрытыми ставнями. Уж на что, казалось бы, крепкой натуры человек господин Шмаус — образец немецкой точности и аккуратности, и его будто подменили: стал опаздывать на службу, чего раньше не бывало, в моем кабинете не раз появлялся без галстука, нередко забывал у меня на столе шляпу и даже папку с бумагами, а третьего дня оступился с крыльца и вывихнул ногу — сейчас лежит в постели.